Неточные совпадения
Хлестаков. Я
люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать
цветы удовольствия. Как называлась эта рыба?
Еще Анна не успела напиться кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна была высокая полная женщина с нездорово-желтым
цветом лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна
любила ее, но нынче она как будто в первый раз увидела ее со всеми ее недостатками.
— Очень, очень рада, — повторила она, и в устах ее для Левина эти простые слова почему-то получили особенное значение. — Я вас давно знаю и
люблю и по дружбе со Стивой и за вашу жену… я знала ее очень мало времени, но она оставила во мне впечатление прелестного
цветка, именно
цветка. И она уж скоро будет матерью!
Он был
любим… по крайней мере
Так думал он, и был счастлив.
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто, хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге,
Как пьяный путник на ночлеге,
Или, нежней, как мотылек,
В весенний впившийся
цветок;
Но жалок тот, кто всё предвидит,
Чья не кружится голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил!
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние
цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах ваш легкий след.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна
любила желтый
цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
—
Цветешь, Казя? Оказия! О Казя, я тебя
люблю!
Писатель был страстным охотником и
любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных
цветах полей и звонком пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал и услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
— Не
люблю яркие
цвета, громкую музыку, прямые линии. Все это слишком реально, а потому — лживо, — слышал Клим.
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на
цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень
люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Нет, нет у ней любви к Штольцу, решала она, и быть не может! Она
любила Обломова, и любовь эта умерла,
цвет жизни увял навсегда! У ней только дружба к Штольцу, основанная на его блистательных качествах, потом на дружбе его к ней, на внимании, на доверии.
— У вас
цветы: вы
любите их? — спросил он.
— Вот она кто! — сказала Вера, указывая на кружившуюся около
цветка бабочку, — троньте неосторожно,
цвет крыльев пропадет, пожалуй, и совсем крыло оборвете. Смотрите же! балуйте,
любите, ласкайте ее, но Боже сохрани — огорчить! Когда придет охота обрывать крылья, так идите ко мне: я вас тогда!.. — заключила она, ласково погрозив ему.
—
Цветы? да,
люблю их вон там, в саду, а не в комнате, где надо за ними ходить.
Иногда он как будто и расшевелит ее, она согласится с ним, выслушает задумчиво, если он скажет ей что-нибудь «умное» или «мудреное», а через пять минут, он слышит, ее голос где-нибудь вверху уже поет: «Ненаглядный ты мой, как
люблю я тебя», или рисует она букет
цветов, семейство голубей, портрет с своего кота, а не то примолкнет, сидя где-нибудь, и читает книжку «с веселым окончанием» или же болтает неумолкаемо и спорит с Викентьевым.
Он удивлялся, как могло все это уживаться в ней и как бабушка, не замечая вечного разлада старых и новых понятий, ладила с жизнью и переваривала все это вместе и была так бодра, свежа, не знала скуки,
любила жизнь, веровала, не охлаждаясь ни к чему, и всякий день был для нее как будто новым, свежим
цветком, от которого назавтра она ожидала плодов.
— Ах, только не у всех, нет, нет! И если вы не
любили и еще полюбите когда-нибудь, тогда что будет с вами, с этой скучной комнатой?
Цветы не будут стоять так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о любви.
Она прилежна,
любит шить, рисует. Если сядет за шитье, то углубится серьезно и молча, долго может просидеть; сядет за фортепиано, непременно проиграет все до конца, что предположит; книгу прочтет всю и долго рассказывает о том, что читала, если ей понравится. Поет, ходит за
цветами, за птичками,
любит домашние заботы, охотница до лакомств.
— Какой роскошный букет! — сказала Марфенька, тая от восторга и нюхая
цветы. — А что же это такое? — вдруг прибавила она, чувствуя под букетом в руке что-то твердое. Это был изящный porte-bouquet, убранный жемчугом, с ее шифром. — Ах, Верочка, и ты, и ты!.. Что это, как вы все меня
любите!.. — говорила она, собираясь опять заплакать, — и я ведь вас всех
люблю… как
люблю, Господи!.. Да как же и когда вы узнаете это; я не умею даже сказать!..
— Это мы с бабушкой на ярмарке купили, — сказала она, приподняв еще немного юбку, чтоб он лучше мог разглядеть башмак. — А у Верочки лиловые, — прибавила она. — Она
любит этот
цвет. Что же вам к обеду: вы еще не сказали?
— Но что же вы
любите? — вдруг кинулся он опять к вопросу. — Книга вас не занимает; вы говорите, что вы не работаете… Есть же что-нибудь:
цветы, может быть,
любите…
— Послушайте, братец, — отвечала она, — вы не думайте, что я дитя, потому что
люблю птиц,
цветы: я и дело делаю.
Татьяна Марковна
любила видеть открытое место перед глазами, чтоб не походило на трущобу, чтоб было солнышко да пахло
цветами.
Зрелые девы, перестав мечтать, сосредоточивают потребность
любить — на кошках, на собачонках, души более нежные — на
цветах.
Но немая не унималась и при помощи мимики очень красноречиво объясняла, что седой старик и Костю не
любит, что он сердитый и нехороший. Марья Степановна заварила чай в старинном чайнике с какими-то необыкновенными
цветами и, расставляя посуду, спрашивала...
С самым серьезным лицом она болтала тысячи тех милых глупостей, какие умеют говорить только женщины, чувствующие, что их
любят; самые капризы и даже вспышки гнева, как
цветами, пересыпались самыми неожиданными проявлениями загоравшейся страсти.
Только светло-палевое платье немного портило девушку, придавая ей вид кисейной барышни, но яркие
цвета были страстью Верочки, и она
любила щегольнуть в розовом, сиреневом или голубом.
С детства Верочка
любила ходить вместе с немой Досифеей в кухню, прачечную, погреб и кладовые; помогала солить капусту, разводила
цветы и вечно возилась с выброшенными на улицу котятами, которых терпеливо выкармливала, а потом раздавала по своим знакомым.
Матрешка до десяти раз сбегала к лакею Привалова, чтобы подробно разузнать, как его барин жил раньше, какая у него квартира, мебель,
любит ли он
цветы, ковры и т. д.
Спустя несколько дней я гулял по пустынному бульвару, которым оканчивается в одну сторону Пермь; это было во вторую половину мая, молодой лист развертывался, березы
цвели (помнится, вся аллея была березовая), — и никем никого. Провинциалы наши не
любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую сторону бульвара, то есть на поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные и скудные
цветы того края. Когда он поднял голову, я узнал Цехановича и подошел к нему.
Дуняша. Как
цветок… Я такая деликатная девушка, ужасно
люблю нежные слова.
В доме Бетленга жили шумно и весело, в нем было много красивых барынь, к ним ходили офицеры, студенты, всегда там смеялись, кричали и пели, играла музыка. И самое лицо дома было веселое, стекла окон блестели ясно, зелень
цветов за ними была разнообразно ярка. Дедушка не
любил этот дом.
2) Большой дрозд рябинник, несколько поменьше серого дрозда; он очень
любит клевать рябину, почему и назван рябинником; пестрины на нем довольно крупны; они лежат в виде продолговатых темно-коричневых пятен по серо-желтоватому полю; спина и верхние перышки на крыльях коричневые с темно-сизыми оттенками; глаза и клюв темного, почти черного
цвета.
Бортевые промыслы в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов] Трав и
цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнездами и
любят моститься (как говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Что мне за дело до его
цвету» я
люблю, что он дельно издается и что в нем больше полноты, нежели в других журналах.
Она
любила продавать
цветы на гуляньях, в манежах и торговать шампанским на больших балах.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она
любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову
цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
— А про то, барин (и лицо Груни при этом зарделось, как маков
цвет), что я
люблю вас очень!
—
Люблю, — отвечала Нелли, — и помню, как мы мамашу с
цветами встречали.
И плющ был и еще такие широкие листья, — уж не знаю, как они называются, — и еще другие листья, которые за все цепляются, и белые
цветы большие были, и нарциссы были, а я их больше всех
цветов люблю, и розаны были, такие славные розаны, и много-много было
цветов.
— В этой любви так много… глупого, — сказал Петр Иваныч мягко, вкрадчиво. — Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о
цветах, о прогулках при луне… а ведь ты
любишь же меня…
Любовь? Да, вот еще! Он знает ее наизусть, да и потерял уже способность
любить. А услужливая память, как на смех, напоминала ему Наденьку, но не невинную, простодушную Наденьку — этого она никогда не напоминала — а непременно Наденьку-изменницу, со всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой, с
цветами, и среди всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда… и все для другого, не для него!.. Он со стоном хватался за сердце.
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав в Петербург, после долгого небывания в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква в букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого
цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
Она
любила слово «завтра», и все, что нравилось ей, переносила в будущее; натыкает в землю сорванных
цветов, сломанных веток и говорит...
Я
любил Богородицу; по рассказам бабушки, это она сеет на земле для утешения бедных людей все
цветы, все радости — все благое и прекрасное. И, когда нужно было приложиться к ручке ее, не заметив, как прикладываются взрослые, я трепетно поцеловал икону в лицо, в губы.
Мне нравилось бывать в церквах; стоя где-нибудь в углу, где просторнее и темней, я
любил смотреть издали на иконостас — он точно плавится в огнях свеч, стекая густо-золотыми ручьями на серый каменный пол амвона; тихонько шевелятся темные фигуры икон; весело трепещет золотое кружево царских врат, огни свеч повисли в синеватом воздухе, точно золотые пчелы, а головы женщин и девушек похожи на
цветы.
Есть прелестный подбор
цветов этого времени года: красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-желтой серединой «любишь-не-любишь» с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие,
цветы повилики.
Им было досадно, что не они выдумали: втроем неловко итти. Людмила оделась несколько наряднее обычного, — зачем и сама не знала. Впрочем, она
любила наряжаться и одевалась откровеннее сестер: руки да плечи поголее, юбка покороче, башмаки полегче, чулки потоньше, попрозрачнее, тельного
цвета. Дома ей нравилось побыть в одной юбке и босиком и надеть башмаки на босые ноги, — притом рубашка и юбка у нее всегда были слишком нарядны.
— Не смейся, пострел, — сказала Людмила, взяла его за другое ухо и продолжала: — сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это — его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для того, о ком мечтают, и это — его желание, —
цветок и золотое солнце над ним. И третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для того, кто
любит, и это — его любовь, — бедный
цветок и полдневный тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, — понимаешь, мой светик?